Шёл 1939 год. Мы жили на хуторе близ деревни Рожник: папа Григорьев Николай Григорьевич, мама Агафья Петровна и трое детей — Капитолина 11 лет, Толя 9 лет и я, Вера, — 4,5 года. Папа работал кузнецом в совхозе «Вперёд», мама занималась домашним хозяйством.
Вернувшись с финской войны, папа стал доделывать наше жильё. Но не успели благоустроиться до конца, как началась Отечественная война. Папу по первому призыву сразу же взяли на войну. С нашей улицы успели взять только двух мужчин — моего папу и моей подружки Веры отца, Максимова Ивана Ивановича. Остальные остались дома. В клубе устроили прощальный вечер. У всех были грустные лица, жёны в последний раз танцевали со своими мужьями, девушки с женихами. Дети там тоже толкались, прыгали среди взрослых. Война застала меня в возрасте семи лет.
Вскоре появились немцы. Они, как тараканы, расселились по домам, не считаясь с хозяевами, заняли их так, как им удобно было. К нам в дом тоже пришли, целая орава с офицером. К нему солдаты обращались «Зондер фюр», я не знала, что это за чин по-ихнему. Он взял лучшую железную кровать с блестящими шарами и дугами, поставил её в первой комнате у окна, наверное, чтобы удобнее при случае нападения наших убегать было. А солдаты расположились на полу, постелив солому или сено. Мы отгородились от них двумя шкафами, поставили там свои кровати. Вели они себя частенько очень странно. Например, у нас в коридоре на столе стоял мешок с мукой, каким-то образом добытый мамой, чтобы нас кормить хоть чем-то. Так один немец ходит, ходит, поёт-поёт и как идет мимо мешка — воткнёт в него нож. А оттуда сыпется мука, с горем пополам добытая мамой. А захочется им тепла, набьют полную плиту сена или соломы, снимут кружки с плиты и подожгут. Огонь до самого потолка и дым. Мама переживает, объясняет им, что так нельзя — дом сгорит. А они, как кони, только ржут. Им-то смешно.
