• Главная
• Свидетельства
• Иванова Вера Николаевна

Шёл 1939 год. Мы жили на хуторе близ деревни Рожник: папа Григорьев Николай Григорьевич, мама Агафья Петровна и трое детей — Капитолина 11 лет, Толя 9 лет и я, Вера, — 4,5 года. Папа работал кузнецом в совхозе «Вперёд», мама занималась домашним хозяйством.

Вернувшись с финской войны, папа стал доделывать наше жильё. Но не успели благоустроиться до конца, как началась Отечественная война. Папу по первому призыву сразу же взяли на войну. С нашей улицы успели взять только двух мужчин — моего папу и моей подружки Веры отца, Максимова Ивана Ивановича. Остальные остались дома. В клубе устроили прощальный вечер. У всех были грустные лица, жёны в последний раз танцевали со своими мужьями, девушки с женихами. Дети там тоже толкались, прыгали среди взрослых. Война застала меня в возрасте семи лет.

Вскоре появились немцы. Они, как тараканы, расселились по домам, не считаясь с хозяевами, заняли их так, как им удобно было. К нам в дом тоже пришли, целая орава с офицером. К нему солдаты обращались «Зондер фюр», я не знала, что это за чин по-ихнему. Он взял лучшую железную кровать с блестящими шарами и дугами, поставил её в первой комнате у окна, наверное, чтобы удобнее при случае нападения наших убегать было. А солдаты расположились на полу, постелив солому или сено. Мы отгородились от них двумя шкафами, поставили там свои кровати. Вели они себя частенько очень странно. Например, у нас в коридоре на столе стоял мешок с мукой, каким-то образом добытый мамой, чтобы нас кормить хоть чем-то. Так один немец ходит, ходит, поёт-поёт и как идет мимо мешка — воткнёт в него нож. А оттуда сыпется мука, с горем пополам добытая мамой. А захочется им тепла, набьют полную плиту сена или соломы, снимут кружки с плиты и подожгут. Огонь до самого потолка и дым. Мама переживает, объясняет им, что так нельзя — дом сгорит. А они, как кони, только ржут. Им-то смешно.

В это время другой немец в хлеве кур ловит, они истошно орут там. Яйца тоже забирает. Они любили очень кур и «яйки».

Партизаны несколько раз делали набеги на немцев, чаще, когда их оставалось в деревне немного. Начиналась стрельба всегда ночью. В доме оставаться было опасно. Несколько семей выкопали на огороде землянку для укрытия от стрельбы. И вот как начинается бой, мы все бежали или ползли в эту землянку, падали на головы успевших спуститься раньше. Но никто не ругался, все понимали, что темень не даёт рассмотреть, а стрельба торопит в укрытие. Однажды партизаны пришли рано утром, и пошли к Барину.

— Ну, конец Барину, сейчас арестуют и застрелят!

А Барин дал партизанам всяких продуктов: сливочного масла, 2 ведра сметаны, и партизаны ушли. А Барин как жил, так и остался жить. Не знаю, как он отчитывался перед немцами, но среди населения был такой слушок, что Барин — это наш человек, связной партизан.

Сразу за рекой Лютой начинался партизанский край. Комсомольцы, коммунисты сразу ушли в леса партизанить. Иначе их бы расстреляли.

... Вскоре от нас немцы куда-то все уехали. Пока фашистов не было, у нас дома стали собираться односельчане — поговорить, посочувствовать друг другу.

Чтобы нас кормить, мама день и ночь трудилась. Не знаю, когда она отдыхала, когда спала?! Она у нас была очень трудолюбивая, рукодельница и очень о нас заботилась. Из любой тряпочки могла сшить нам платьице, кофточку и другие вещи. Она шила и верхнюю и нижнюю одежду, для взрослых и детей. Сумела тапочки смастерить. Этим мы и кормились, вещи обменивали на зерно, муку, соль.

В деревне не было ни магазина, ничего другого, где бы можно было что купить. Да и не на что. И вот настало время — кончилась соль.

Без соли все невкусно. Где-то женщины в поле нашли удобрения и решили, что можно использовать в качестве соли. И стали подсыпать в еду. Мама эту еду пробовала первой, проверяла, чтобы нас не отравить.

У нас у всех заболели десны и зубы стали шататься, жевать было невозможно — больно. Маме, чтобы спасти детей, пришлось идти в дальнюю деревню, где жил старенький фельдшер. Она нашла его, рассказала все. Но лекарств у него не было. Он дал ей два зернышка марганцовки, сказал, чтобы она развела их в кипяченой воде покрепче и помазала нам десны. Мама так и сделала и этим нас спасла, мы поправились.

Болели и чесоткой. Лечили толом, разведенным в сметане или молоке. Болели и простудой. Мама лечила нас так — ставила на спину нам своеобразные банки: в корочку хлеба вставляла паклю, ставила это изобретение на спину, поджигала паклю и наверх накрывала стаканом. Так наша мамочка выходила нас всех, и мы остались живы.

А работали мы все дружно: и взрослые, и дети. Я помню, как мы сажали картошку. Мама сделает ровик для посадки, а мы кладем картошечки в него очень аккуратно и ровненько. Я брала прямо в пястку немного навоза и клала рядом с картошечкой, чтобы удобрение не пропало даром. Капа с Толей зарывали землей всё это.

А ещё в наши с ним обязанности входила заготовка дров. Надо было сходить в соседний лесок неподалеку, найти сухостой, приволочь к дому, распилить. Мы клали притащенное брёвнышко на «козла» и начинали пилить тупой пилой. Брат в свою сторону протащит пилу и говорит: «Теперь ты тащи к себе». Я двумя руками хваталась за ручку, тащила — тащила, но пила и на сантиметр не продвигалась. Тогда он переходил на мою сторону, протаскивал ко мне. Потом переходил к себе, потом снова перейдет ко мне. Так пока это бревнышко не распилится, ему приходилось и за себя и за меня тащить пилу и ходить вокруг «козла». Мама с Капой уходили на работу. А мы с Толей хозяйничали дома, варили еду, пололи грядки.

Вечером ребятишки собирались под березами у нашего дома, и кто что желал, то и делали: ловили майских жуков, плясали, пели частушки и в основном про папочек:

Скоро — скоро Троица, зеленым лес покроется.

Скоро папочка приедет — сердце успокоится.

Германия, Германия, Германия — змея,

Ты оставила без папочки сироткою меня.

У меня была балалайка, подаренная папочкой перед войной, и я могла наиграть частушки.

Зимой дети катались на лыжах, санках, если они были. У меня не было санок. Сосед дядя Лёня сжалился надо мной, взял корыто, вбил в передний край гвоздь, к нему привязал веревку, за которую я могла волочить это корыто. За то, что он сделал мне такую каталку, он сел в неё и велел его прокатить. Дорога была под скат, поэтому мне было легко выполнить это задание. Зато я теперь могла кататься, но каждый раз домой приходила мокрая, и маме приходилось сушить пальтишку.

На второй год немцы открыли школу для первоклассников. Я пошла в первый класс. Учились по советским учебникам, но все советские слова должны были быть затушеваны. Плюс к этим учебникам у каждого должен был быть молитвенник. Учили молитвы «Отче наш» и другие. Немцы приходили проверять, как мы учимся. Но учительница у нас была золотой человек, всех детей она только хвалила и проверяющим и родителям. Звали её Малонецкая Капитолина Александровна. Директор, Иванов Николай Иванович, вёл у нас физкультуру — выходил на улицу, брал в руки баян и играл русскую плясовую. А мы с удовольствием все плясали, кто как мог. Или уводил нас в лес ломать бредняк и очищать от коры — хочешь зубами, хочешь ногтями. Таким образом, мы делали заготовку для забора.

И вдруг Капитолину вместе с другими подростками назначили к угону в Германию. Мама рискнула — в метриках исправила дату её рождения на год моложе. Пошла к старосте, показала метрики. Он посмотрел, не придрался, хотя была видна подделка и сказал: «Ну ладно. У неё отец на войне». Так осталась она дома. Потом в знак благодарности мама отнесла ему горшок меда, оставшийся с довоенного времени целым на всякий случай.

Настало время фашистам отступать, они заметно начали собираться. Партизаны кое-кому сообщили, что немцы будут уходить и сжигать дома. Все стали закапывать свое имущество в землю. Мама тоже выкопала ямку величиной с сундук, опустила его в неё, а в сундук сложила кое-какие вещи и швейную машинку. Это и осталось на будущее житьё — бытьё. Немцы забрали от населения всю скотину и куда-то угнали. А нам приказали явиться в центр всей семьёй.

«Неизвестно, где нам придется жить и сколько. Но приближаются холода, поэтому надо брать для вас что-то тёплое. Я сделаю для вас каждому заплечник и положу понемножку тёпленьких вещей. А что можете, наденьте на себя сейчас», — говорила тихим голосом нам мама.

Каждый ребенок походил на старичка. Нас было трое: Капа, Толя и Вера — самая маленькая и худенькая. Мама одела на каждого по старенькому пальтишке, подвязала по платку, скрестила на груди и под мышки вывела концы назад, завязала в узелок. А затем сделала по заплечнику и одела их каждому за спину.

«Господи, куда-то нас погонят от родных домов?». Народу собралось много со всего совхоза. Построили нас колонной, которая растянулась на километры. Тут были и дети, и старики, и женщины и мужчины. Большинство шли пешком, некоторые на телеге, но таких было мало. Мама вела нас за руки — меня и Толю, Капитолина шла самостоятельно как старшая, да и третьей руки у мамы не было. По обе стороны колонны шли немецкие патрули метрах в пяти друг от друга, поэтому колонна охранялась строго. Двинулись вперед. Все молчали, будто умерли. И вдруг женщина, ехавшая на телеге, видимо она была больна, закричала истошным воплем, всплеснув руками: «АХТИ ТОШНЕНЬКО, какой ужас!». На крик все обернулись в сторону деревни. Ужас охватил всех. Деревня наша горела общим костром. Полыхал каждый дом, а вверх поднимались клубы дыма. Все прощались со своим родимым гнездом молча. Изредка колонну останавливали, наверное, передохнуть. Все мы уже очень устали, очень хотелось пить. Пили грязную воду из колеи дороги, набирали в ладоши и пили. Потом снова шли, шли, шли... Казалось, конца не будет. Была осень. Быстро надвигался вечер. По пути фашисты жгли деревни и забирали людей. А мы все шли и шли. К нам подошел сосед и сказал, что они будут убегать, как стемнеет. Мама расстроилась ещё больше, у неё же трое детей, как с ними убежишь.

Снова остановилась колонна. Рядом с дорогой оказался сарайчик. Сестренке вместе с соседским мальчишкой Володей удалось убежать. К нам снова подошел сосед и сказал, что уже многие сбежали, пользуясь тем, что лес подступал под самую дорогу. «Поторопитесь, скоро начнется вырубка, будет сложно убежать» и ушел.

Вечер уже превратился в ночь. Откуда ни возьмись, во всё небо над дорогой нависла черная — пречерная туча и мы оказались в темном туннеле: по бокам густой высокий лес, а сверху накрыла туча. Когда начали двигаться дальше, люди падали на боковину в кусты и не шевелились. В темноте не видно их было, так многие сбежали. Но это кто один был. А у мамы нашей было ещё двое детей малых — я и братишка. Мы её крепко держали за руки, как узнали, что люди убегают. Колонна двигалась всё вперед и вперед. Уже началась вырубка. Лес отступил от дороги на несколько метров. Что делать? Надо торопиться. Мама сказала, что как она меня толкнёт в сторону, я должна бежать по вырубке шагов пять и сразу же ложиться лицом вниз, лежать и не шевелиться до тех пор, пока утихнут шаги фашистов и всей колонны. Мама меня толкнула в непроглядную тьму, и мы втроем побежали в сторону леса по вырубке. Легли вниз лицом и лежали, наверное, полчаса или час. Своего тела не чувствовали, только сердце стучало так громко от страха, казалось вот-вот выпрыгнет из груди. Нам думалось, что сзади нас стоят фашисты и сейчас раздастся автоматная очередь и нас застрелят. Мы так тихо лежали, казалось, не дышали. Но стук сапог все утихал и утихал и вот, наконец, совсем не слышно стало. Мама повернула голову в одну сторону, в другую, оглянулась назад — никого не было.

Вдруг слышим впереди разговор. Притаились, прислушались — речь русская.

- Кто там? — спросила мама.

- Свои, — отозвались наши деревенские, убежавшие от немцев.

При встрече люди радовались, обнимались, целовались — остались живы! Подошли к какому-то ручейку. Дяденька скомандовал: «Пейте чистую воду». Прильнули к водичке, некоторые ещё не дотянулись до ручейка, как раздался тот же голос: «Немцы! Быстрее на ту сторону дороги и в лес». Нас как ветром сдуло. А справа горело какое-то здание, кругом бегали немцы. Но мы успели убежать, и они нас не заметили.

Снова долго шли. Мои ноги, будучи ещё маленькими и прошедшими за день километров 40-50, уже отказывались меня нести. Казалось, что я сейчас упаду вот здесь в лесу и останусь одна, а все уйдут.

Наконец, мы дошли до какой-то деревни, вроде Кириково или Костелево, на пути уцелевший дом. Зашли в него, а там посреди пола высыпана целая гора клюквы. Мы прильнули к этой клюкве, она была зрелая, вкусная, тем более что мы хотели и есть и пить. Наевшись ягод, пустились снова в путь. Дошли почти к утру до деревни Новая жизнь. Мужчины решили сначала сходить в разведку в нашу деревню, нет ли там немцев, а нам сказали, чтобы мы все пока отдохнули. Мы как легли на полу, так замертво и уснули. Утром вернулись наши разведчики и сказали, что немцев нет, но деревня вся сожжена — стоят одни голые трубы. Через час мы были у себя дома, на месте каждого дома возвышались обгоревшие трубы и заборы. К трубам нельзя было подходить, они могли упасть и задавить человека.

- Вот теперь мы дома, — грустно произнесла мама.

Через несколько минут мы увидели, что к нам по дороге идет сестренка. Какая радость! Так оказались мы все вместе. Узнали, что в деревни Рожник остались не сожженными дома, которые принадлежали полицейским. Полицаи-эстонцы удрали вместе с немцами, оставив дома в целости и сохранности. Мы из совхоза «Вперед» переселились в эти дома по нескольку семей и были очень рады — ведь наступала осень.

Из деревни немцы отступили, а из Струг Красных еще нет. Несколько раз нас пугали, что немцы возвращаются. Мы убегали в лес и там в каком-то сарае ночевали все вместе. Немцы покинули наш район только в феврале месяце.

Однажды, мама послала нас с сестрёнкой сходить на пепелище, посмотреть, что там делается. Был солнечный тёплый день. От деревни Рожник до совхоза напрямую было близко — около километра. Мы идём, разговариваем и откуда ни возьмись фашистский самолёт. Он начал кружиться над нами и стрелять. Мы бегом побежали к кустам, забились под кусты в самые корни и притихли. Но фашисты любили гоняться и за одиночными жертвами. Самолёт раз пять возвращался на это место и обстреливал дорогу, сделает круг — и опять за своё. Нам долго пришлось сидеть и ждать, когда он улетит.

Стреляли из самолёта по нам и где-то ещё поблизости. Потом говорили, что в соседней деревне располагались партизаны, так он их обстреливал.

В нашей семье был большой праздник, когда наши войска шли через Струги, вместе с войсками шёл и наш папа Григорьев Николай Григорьевич. Он отпросился у своего начальства, объяснив, что рядом семья, и его отпустили на сутки. Шёл всю ночь к нам. Принёс в гостинцы — сахарного песочку, баночку тушенки, крупы какой-то и ещё кое-что, наверное, все то, что собрали ему однополчане. Но из этой крохи гостинцев надо было выделить хозяевам дома, которые нас приютили. На другой день он ушёл догонять свою часть и гнать дальше фашистов с нашей земли. Он дошёл до Берлина, остался жив.

А мы остались восстанавливать хозяйство с нуля. То, что надо усиленно работать, понимали и взрослые и дети. Сразу организовали сельский Совет, медпункт, в соседней деревне школу и другие учреждения. Родители и подростки лет по 12-13 ходили на работу в поле — сажали, сеяли, а младшие хозяйничали дома. Так наша мама с Капитолиной работали в совхозе, а мы с Толей заготовляли дрова, варили обед «из ничего». Капитолину наравне со взрослыми посылали в другие районы за семенами, и она на себе таскала мешки с семенным зерном. Однажды послали за курами, при пересадке с одного поезда на другой случилась беда. Развязалась корзинка с курами, и они все выпорхнули и разбежались. Поймать было невозможно. Ей страшно было возвращаться ни с чем — тогда было строго и платить было нечем. Но все обошлось — не наказали. Ей часто приходилось ходить в другую деревню к партизанам — носить им молоко. Надо было идти через лес. На пути встречались и волки. Нам с братишкой в обязанности входило: сходить за дровами — сухостоем, напилить, расколоть и сварить еду, выполоть грядки в огороде, собрать с капусты улиток, нарвать щавеля и крапивы для щей, набрать на поле мерзлой гнилой картошки и т. д. Гнилую картошку промывали, обрабатывали, смешивали с какой-нибудь травой и пекли лепешки. Сельский совет выделил нам корову, но эта корова совсем не давала молока, не более пол-литра. Если мама доставала откуда-нибудь муки, например, на обмен на вещи в других деревнях, то из этой муки варили густяху — это такая каша на воде, а наверх наливали несколько ложечек молока. Это был большой праздник для нас.

Однажды к какому-то празднику мама решила нас угостить. Напекла с ячменной муки нам пряников на свекольном рассоле, чтобы были сладенькие, сложила в корзиночку и завязала тряпочкой. Я обнаружила эти пряники и решила ими угостить девочек, понравились. Стали просить ещё, а за пряники мне пообещали принести тряпочек. Так я вытащила все пряники ребятам, а нам ничего не досталось. Дети все время ходили и искали еду: щавель у речки и жевали, пупыши на поле, то у речки разгребали песочную горку и находили там земляные орехи — вкусные были.

В те годы, когда беда была одна общая, все люди были очень добрые. Обменивались всем, у кого что было: семенами, животными и пр. Так жителям деревень удалось развести козочек, коров, в огородах различные овощи и т. д.

В соседней деревне Игаево открыли школу, и мы с1-го по 4-й класс ходили в эту школу и повторяли, что ранее прошли. Все были в одном классе, и учительница одна занималась со всеми. Ей, наверное, трудно было, т. к. она часто плакала. Одеть было нечего. Мама одевала на мои ноги какие-то огромные тапки, и я по сугробам шла в них в школу за два километра. Так мы прожили ещё около двух лет. Освободительная война ещё шагала по Европе...

 

Источник:

Они выросли на войне : о деятельности Псковской региональной общественной организации «Дети войны» и воспоминания о годах военного детства членов этой организации : [сборник / Н. А. Акимова, Л. Г. Егорова, А. Н. Ножка ; сост.: Акимова Н. А., Егорова Л. Г., Ножка А. Н. и др.]. - [Псков : Псковское возрождение, 2025]. - C. 108 - 113.

 

Публикация согласована

с председателем Псковской региональной общественной организации «Дети войны»

Александром Николаевичем Ножкой.